На Соловках мы встречали 1985, Новый год, а я исполняла роль Снегурочки, потому что меня никто не знал. В этой поездке нас было трое: я, моя ближайшая подруга Алла и толстый вундеркинд-физик Женька, которого тоже потянуло на русский Север. Когда мы уезжали из Питера, было минус тридцать, когда приехали в Архангельск – минус тридцать шесть. В нашем вагоне не топили, и мы лежали между двух матрасов и пили горячий чай. По городу пришлось бегать, пряча нос в варежку, но самолеты летали нормально, и когда мы приземлились, пролетев еще на сто километров в сторону Полюса, а вокруг было уже только минус четырнадцать, нам стало тепло и уютно.
Никогда не забуду этого полета. Самолет летел низко, горизонт выгибался полусферой и по центу, к одной точке схода шли льдины: голубые, прозрачные, в матовых кракелюрах и белые, пушистые. На острове было очень тихо, заснежено, на маленьких елочках лежали сугробы высотой с них самих, искрящиеся и ярко розовые: солнце ходило низко над землей. Взяв на прокат валенки, я бродила по острову все четыре световых часа. Вечером пошел снег. Он падал мягко и переливался в редких фонарях, а мы бежали вдоль стен монастыря, заходя в дома и бараки, и вручали скромные подарки редким музейным детям.
А потом встречали Новый год в старой кельи, за деревянным столом, и в нашей компании царило особенное веселье. А было так потому, что мы привезли с собой мясо, водку и шампанское. На острове в то время существовал своеобразный сухой закон, при котором мяса там не продавали вообще, молоко только детям и инвалидам, а алкоголь два раза в месяц по пятницам по одной бутылке. А Новый год тогда приходился на понедельник.
На следующий день мы пошли в баню, которая сохранилась аж с XVII века. Помещение было сводчатое и просторное, в полумраке у потолка пар едва светился.
На обратном пути, в Архангельске, пока Алла с Женей мужественно осматривали Малые Карелы, я выбирала в теплом магазине знаменитый сувенир – птицу счастья.
А познакомились мы с Соловками в летней поездке на Север. Началась она с Вологды, в которую мы приехали поездом. Было нас вначале четверо: молодой врач «скорой помощи» и моя однокурсница. Это было для них что-то вроде свадебного путешествия. Поселились мы в общежитие на другой стороне от центра, все в одной комнате. До моста в центр было далеко, и мы договорились с местным мужиком о перевозке на лодке: речка неширокая, грести недолго. Мужик спешил домой и очень старался. В это время по всей стране народ с упоением смотрел сериал «Спрут» с красавцем Карадой Катанья ( я потом была в городе Катанья на Сицилии). Обошли городок, полюбовались «резными палисадами». В центральном универмаге в то время продавались тканные на ручных станках половики.

Съездили на автобусе в Ферапонтово – знаменитый маленький монастырь на берегу очаровательного озера. Главная достопримечательность – роспись Дионисия. Там познакомились с реставраторами, которые как раз занимались ею. Жили они на самом берегу в вагончике. Мы проболтали весь вечер, жарили картошку, пили вино, купались голышом в озере, потом дремали в их жилище. В поселке была и настоящая гостиница, но там все заняли организованные туристы и даже иностранцы.

Вернувшись в Вологду, с того же автовокзала уехали на Сухону (река Вологда сильно обмелела, и катера не ходили) и, переправившись на пароме, оказались в маленьком городке Тотьма, родом из которого был первый комендант форта Росс в Америке Иван Кусков. Здесь же жил в детском доме довольно популярный и скандально известный в то время своей гибелью поэт Николай Рубцов. (Довести девушку до того, чтобы она тебя задушила, - надо очень постараться!) Незадолго до нашей поездки по телевизору показывали торжественное открытие памятника на берегу Сухоны. На месте его не оказалось. Позже местные жители поведали, что власти заказывали памятник с размахом, но на отливку в бронзе денег почему-то не хватило, и открывали гипс, покрашенный под бронзу, а потом, опасаясь местных молодых «любителей поэзии», убрали в сарай, где бедняга Рубцов и стоял теперь со своим гипсовым велосипедом. В городке были две роскошных церкви XVII и XVIII века.

Мы остановились в местной гостинице, вероятно начала XXвека: первый этаж был каменный, второй, где мы жили – деревянный. На утро погода испортилась, все затянул страшный туман и «ракеты» не ходили. Бродя по двум главным улицам, зашли в дом культуры и на маленькой выставке познакомились с местным художником-примитивистом. Писал он одни пейзажи, стараясь приблизиться к Шишкину, милые и дотошные. Состоял в Союз вологодских художников единственным представителем своего города, иногда даже ездил на творческие базы, поэтому встречались у него и морские дали. Было ему вероятно лет пятьдесят. Конечно же, нас сразу пригласи в гости и угощали как могли. Потом мы посылали пару лет друг другу поздравления с Новым годом.
На утро в Великий Устюг летел почтовый самолет, и нас взяли вместе с мешками почты, которые мы сначала грузили, а потом использовали как сиденья. Летели мы низко, но тряско, и чувствовала я себя сильно нехорошо.

 
Поселились мы опять в лучшей гостинице с видом на реку. Правда, чтобы помыться в душе приходилось выходить на улицу и заходить в здание с другого угла, но это было единственное место, где мы могли согреться. Похолодало настолько, что пошел снег, а при том была середина августа. Пришлось одеть на себя все, что было в рюкзаках, но и этого не хватало.
Вдоль всей набережной стояла цепь роскошных церквей: город в свое время был не маленький, купеческий. В глубине – мужской и женский монастыри: московская школа, шатровые колокольни, огромные лестницы, переходы крылец.
На другой стороне Сухоны, куда тоже ходил паром, мы присоседились к какой-то экскурсии, и нашли Троицкий Гледенский монастырь, а в нем собор с роскошным семиярусным резным иконостасом XVIII века. В свое время его вырезал местный купец в подарок родному городу. С парома открывался классический вид на панораму города, а вдали виднелся рухнувший мост через реку.

До Котласа, который сам по себе выглядел безрадостно, мы, наконец, плыли по реке на «Ракете». Здесь нас стало вдвое меньше. Наши молодожены сломались и рванули домой. Мы же купили себе билеты на огромный трехпалубный теплоход по Двине.
Перед этим большим плаванием мы еще успели сплавать по- быстрому в Сольвычегодск по Вычегде. В XVII-XVIII веках он тоже был большой торговый город, принадлежал Строгоновым, добывал соль и славился своими золотошвейными, ювелирными и эмальерными мастерскими. Теперь это была маленькая деревня с несколькими церквями, в одной из которых располагался местный продовольственный магазин. Называлась она Спасо-Обыденной, конца XVII века.
Действующая же церковь располагалась в соборе Введенского монастыря того же времени, несколько в стороне. В домике по соседству мы нашли бабушку, у которой хранились ключи от храма и та, радостно всплеснув руками: «Милые мои», побежала открывать нам двери. Собор был в московском стиле из красного кирпича с большими окнами и изразцами по стенам снаружи. Внутри же высился не менее роскошный, чем в Устюге, тоже семиярусный золоченый иконостас. Иконы в нем были выполнены в европейской манере местным художником, по велению Строгановых прошедшим обучение в Италии. Звали его Степаном Нарыковым. И все эти сокровища охранял один амбарный замок и маленькая бабулька. Экскурсии здесь временами бывали, и она, нахватавшись искусствоведческих выражений, с радостью спешила передать им нам.
Под вечер мы взошли на теплоход и торжественно поплыли. Чуть-чуть потеплело, но было пасмурно. Мы стояли на палубе, пытаясь разглядеть обещанные достопримечательности, а мимо нас тянулся высокий левый берег Двины. Их ряды несколько поредели: какие-то сгорели, что-то увезли в Архангельск, в Малые Карелы – «музей под открытым небом». В какой-то момент высоко над нами возле одинокой избы нам бросились в глаза ярко-красные «жигули».
К вечеру следующего дня мы сошли на берег в небольшом поселке. На ночь нас приютил «Дом колхозника», где суровые мужики поили нас чаем и составляли план уборочных работ, исходя из запойного графика комбайнеров. В стране был «сухой закон». Осмотрев очередной шедевр «русского деревянного зодчества», сложив рюкзаки у обочины дороги в конце поселка, мы ждали «попутку». Тут появились те самые красные «жигули». В машине оказался симпатичный, довольно молодой председатель колхоза. Он ехал в Архангельск получать выговор за продажу бутылки водки.
«Пришла знакомая старушка, говорит - мне 75, дай бутылочку погулять напоследок. Я ей - бабушка, теперь полагается пить на свадьбе, в пятьдесят, а потом только в восемьдесят. А она - милок, не доживу я до восьмидесяти, помру скоро, дай сейчас, дети из города приехали, внуки, - ну я и разрешил. Еду теперь за выговором».
Он-то и рассказал нам про исчезнувшие церкви. План района Холмогор, нарисованный им до сих пор на странице полуразвалившегося путеводителя. Высадил он нас на окраине Емецка.
Посмотрели мы на уцелевшую деревянную шатровую церковь и двинулись к Холмогорам. Ломоносов жил на островке Куростров в селе Денисовка – теперь Ломоносово и, чтобы туда попасть, надо переправиться через маленькую притоку Двины – Курополку на пароме с пристани Ухтострова.

Опять прошли мимо церкви XVIII века. Она стояла в покосившихся лесах. Позже мы познакомились со старушкой-смотрительницей, которая нам рассказала, что леса-это только декорация, а деньги, выделенные государством на реставрацию, исчезли года три назад. Бабушка была очаровательная. Она открыла и показала нам церковь, а вечером приютила у себя, поила чаем и чудесно пересказывала житие Марии, таким милым простонародным живым языком. Приехала она во время войны со смоленщины, тогда же во время обстрелов, сидя в подполье и начала всерьез молиться.
Прямо на дороге перед входом в село стояла маленькая зона: квадрат забора, по бокам четыре вышки, внутри зеки что-то делающие на дороге. Перед поездкой, начитавшись Белова, нам мерещились беглые преступники, но только на пристани в Котласе мы впервые увидели людей под конвоем. Поселок имел достаточно цивильный вид, главным был, конечно, дом-музей Ломоносова и косторезное училище. В музее в отдельном зале выставлялись шедевры косторезного дела, в ларьке продавались работы учеников и мастеров. Мы прикупили для подарков немного сувениров.
Утром собирались тучи, но дождь прошел в стороне, и когда мы шли к Холмогорам, спускаясь и поднимаясь по небольшим холмам, над появившимися силуэтами изб и церквей вдали стояли две огромные полные радуги.
Дальше мы плыли до Архангельска без остановки мимо деревень с деревянными храмами.
В Архангельске у нас был адресок дамы, работающей в турагенстве, базировавшемся в центральной гостинице. Мест, конечно же, не было, но она договорилась с администрацией и нас пристроили на раскладушках в бильярдной.
Утром зашли в местный краеведческий музей, посмотрели коллекцию местной иконописи и скульптуры. Особенно мне приглянулись лихие евангелисты с со своими развернутыми как гармошки книгами на коленях.
Потом мы разделились. Алка пошла знакомится к художнику, адрес которого мы получили от Коли Благодатова. Он в то время знал всех левых художников страны.
Я же поехала в Малые Карелы, посмотреть на то, что увезли у нас из-под носа (открыты они были второй год). Собрание было великолепным. Производили впечатления даже не церкви и колокольни, а старые северные избы, двухэтажные, мощные, с большим крыльцом и бревенчатым въездов – «взвозом». Тесовая кровля, закрывающее конек бревно (иногда действительно вырезано конское туловище). Внутри тоже высокие, просторные, чистые. Все-таки хоть где-то в России жили русские люди по-человечески, и в том числе мои личные предки.
Шел дождь, я промокла и замерзла, а после с удовольствием сидела в маленькой однокомнатной квартире местного авангардиста, рассматривая его летучих рыб.
На следующее утро мы улетали на Соловки. В те счастливые времена туда летали маленькие комфортабельные чешские пассажирские самолетики где-то человек на двадцать. В них уже не трясло, и можно было любоваться открывающимися видами. Правда над морем стоял туман, но при подлете к Соловкам выглянуло солнце и осветило этот волшебный остров. Сверху он смотрелся темно-зеленым пушистым ковром с множеством голубых блестящих вставок - малюсеньких озер.
Вообще, на островах стояла совершенно другая погода. Была середина августа, тепло, но вовсю чувствовалась осень: листья и мхи уже покраснели. Посадочные полосы то ли пластиковые, то ли металлические расстилались поверх травы. Туристов было много, рейсов тоже. Я прилетела раньше и встречала Алку уже местным жителем. Поселили нас прямо в монастыре, в кельях, которые по легенде строились для декабристов: узкие, длинные комнаты с печками и очень толстыми стенами. Туристы, с которыми мы прилетели, назавтра шли в лодочный поход по озерам и островам, а мы располагали собой сами. Полазили по монастырю, погуляли вокруг. Во дворе стройотряд архангельских студентов занимался реставрацией стен. На музейной доске объявлений висел листочек, приглашавший на вечер московской поэтессы в местном клубе – тоже здании монастыря. Мы пришли.

В комнате было человек десять. Поэтесса писала верлибром манерно и скучно, народ не одобрял, что заставляло ее нервничать и вести себя еще более вызывающе. Что-то говорила Алка - она никогда не могла упустить случая высказаться. Потом встала хрупкая девушка с довольно измученным лицом, сказала, что она живет здесь, тоже пишет, но совсем другие стихи и начала их читать. Звали ее Юля Мотонина. Стихи были просты и искренни. Москвичка куда-то исчезла, а мы подошли к Юле. Она оказалась женой сотрудника музея и уже матерью троих детей. Жили они в двух комнатах двухэтажного деревянного барака с одной общей кухней в конце коридора.
Жизнь на Соловках и по тем временам была тяжелой: отсутствие нормальной еды, водопровода, вообще, каких-либо человеческих удобств, но место затягивало. Приехав не недолго в командировку, а иногда просто в гости, люди оставались насовсем. Острова притягивали и давили своим прошлым. Здесь мы встретили и девочку из СХШа (зимой я гуляла в ее валенках) и искусствоведа из Эрмитажа, с которым у Аллы сразу возник мимолетный роман. Особо оно действовало на людей с тонкой психикой. Периодически они пытались покончить с собой, попадали в больницу, где их напичкивали всякой гадостью и выкидывали обратно в жизнь. Тогда они снова возвращались на остров. Они жили некой интеллигентской коммуной, особым кланом и при этом были ужасающе одиноки на островке в Белом море. Их миром был Соловецкий монастырь со всей его историей, которую он несли на своих плечах, зная в деталях все еще совсем недавние ужасы, о которых остальные только едва догадывались. Это роднило и придавало ощущение избранности. А отвратительная бытовая неустроенность только добавляла к этому ореолу еще немного мученичества. Немногочисленные местные жители разве что имели свои дома, но жили немногим лучше: пустые магазины были общими, да и работы на всех не хватало. Они ловили рыбу, собирала водоросли, из которых делают агар-агар.( Без него не может быть настоящего зефира и пастилы!) Эти большие зеленые лопухи висели для просушки на веревках возле домов как белье. Там же, я впервые увидела как сушат белье на морозе, жеское и почти звенящее.
Ребята посоветовали нам съездить на Заяцкий остров. Там стояла маленькая часовня, в которой ПетрI освящал первые срубленные для него корабли.
У нас с собой была бутылочка медицинского спирта, подарок мамы-медработника. Мы возили ее как Н.З.. Теперь момент наступил. Договорились с местным мужичком о поездке на лодке. У мужичка были пронзительные голубые глаза, светлые волосы и обветренное красное лицо, как у всех местных. Только у молодых кожа нежная, молочно белая с ярким румянцем, а после тридцати от водки и погодных условий она приобретает малиновый оттенок. Лодка была металлическая, с мотором. Мы сидели, укрывшись брезентом, а он управлял большим шестом, стоя в танкистском шлеме, и очень напоминал дон Кихота.
На островке обнаружились подлинный неолитический лабиринт (такой же на главном острове уже растащили туристы на сувениры, и он был только воспроизведен заново), петровская часовня, зайцы, два оленьих стада и много грибов. Олешки были совсем маленькие, мне по пояс и совсем не боялись, зайцы были большие и тоже не очень пугливые. Грибы - только благородные, красные и подберезовики, поганок вообще не росло. И все это богатство располагалось среди невысокого леса и валунов, поросших разноцветным мхом. Пришлось снять штормовки и собирать в них грибы. С этой добычей мы прибежали к Юле и она, бедная, была вынуждена их жарить.
Возвращались в Архангельск мы тоже врозь. Алка улетела, а мой самолет задержался аж на сутки - туман.